Степан щипачев о любви. Перебежчик Степан Щипачёв - Личное мнение. Прощание с зимой

Степан Петрович Щипачев (1899-1980) - советский поэт, лауреат двух Сталинских премий (1949, 1951).
С. П. Щипачёв родился 26 декабря 1898 (7 января) 1899 года в деревне Щипачи (ныне Камышловского района Свердловской области) в семье крестьянина. В 1913-1917 годах работал приказчиком скобяной лавки. В 1919-1921 годах служил в РККА. В 1922-1931 годах был преподавателем в военных учебных заведениях, редактором журнала «Красноармеец» (1929-1931). Один из основателей ЛОКАФ в 1930. В 1931-1934 годах был слушателем Института красной профессуры, окончил литературное отделение Института. В 1937-1941 годах поэт снова на редакционной работе.
Литературной деятельностью С. П. Щипачёв занимается с 1919 года. Опубликовал свыше 20 сборников своих произведений. Много стихов опубликовано и периодической печати. Писал стихи о любви, о природе, однако наиболее известен гражданской лирикой.
Член правления СП СССР, председатель секции поэтов. Неоднократно бывал за границей представителем советской писательской общественности.
В 1960 году активно протестовал против запрета на выезд за границу Е. А. Евтушенко. Подписал «Письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда» 31 августа 1973 года о Солженицыне и Сахарове.
Степан Щипачёв умер 1 января 1980 года. Похоронен на Кунцевском кладбище в Москве.
Одно из самых известных его стихотворных произведений - «Пионерский галстук».

Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного.
А под этим знаменем
В бой идут бойцы,
За отчизну бьются
Братья и отцы.

Как повяжешь галстук,
Ты - светлей лицом…
На скольких ребятах
Он пробит свинцом!..
Пионерский галстук -
Нет его родней!
Он от юной крови
Стал ещё красней.

Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного.

В феврале камышловские поэты и прозаики - члены литературного сообщества «Литературный четверг» - собрались в музее у камина, чтобы почитать стихи и поговорить о творчестве поэта- земляка С.П. Щипачёва.

Как повяжешь галстук...

Работники детской библиотеки Л.Н. Южакова и A.A. Окладникова познакомили собравшихся с фактами из жизни поэта, сопровождая рассказ демонстрацией фотографий, рукописей, сборников его произведений. Проникновенно и выразительно читали они стихи. О.В. Нифонтова рассказала о М.Ю. Лермонтове. Он был кумиром Степана Петровича.

Стихи Лермонтова поэт услышал в школе. В программу церковно-приходских школ входила его поэма «Бородино», и мальчик был очарован её слогом и содержанием. «Стихи по-настоящему полюбились мне во втором классе, а вернее, с того дня, когда учительница прочитала нам «Бородино». Слушал я его, вытянув шею и затаив дыхание», - пишет он в автобиографической повести «Берёзовый сок». Так что можно сказать, поэзия Лермонтова сыграла определённую роль в формировании поэта Щипачёва.

Надо было видеть, с каким удовольствием собравшиеся читали любимые стихи поэта, а они нашлись у каждого. С.Е. Садовская, постоянный читатель и автор «ЛЧ», принесла сборник стихов поэта, который сопровождает её на протяжении полувека. Был он с ней в студенческие годы, был в более зрелые, и всегда в нём можно было найти стихотворение, соответствующее состоянию души. В день нашей встречи Светлана Евгеньевна прочитала всем знакомое, ставшее хрестоматийным, стихотворение «Пионерский галстук».

Как повяжешь галстук,
Береги его.
Он ведь с нашим знаменем
Цвета одного.
А под этим знаменем
В бой идут бойцы,
За Отчизну бьются
Братья и отцы...
Как повяжешь галстук,
Ты светлей лицом.
На скольких ребятах
Он пробит свинцом!..

Она принесла с собой пионерский галстук, торжественно повязала его на шею юной участнице встречи Наташе Минькашовой из Баранниковской школы и посоветовала беречь его как символ истории нашей Родины. Татьяна Борисовна Новикова напомнила собравшимся пронзительные строки стихотворения «22 июня 1941 года». Так кратко, так ёмко, так зримо нарисовать последний мирный рассвет, наверное, удалось только ему, нашему Степану Петровичу.
Такою всё дышало тишиной,
Что вся земля ещё спала, казалось.
Кто знал, что между миром
и войной
Всего каких-то пять минут
осталось!

Интересно и взволнованно говорил о поэзии Щипачёва В.Т. Сысюк. Он не раз был на встречах с поэтом, когда тот приезжал в Камышлов, сделал ряд уникальных снимков. Несколько из них находятся в музее поэта в Богдановиче. З.И. Сысюк, тоже участница нашей встречи, писала репортажи о встречах с поэтом и интервью с ним. Он приезжал в город в 50-е, 60-е и 70-е годы XX столетия. Где-то в последние годы произошла в Камышлове и эта удивительная встреча, о которой я расскажу ниже.

А тайна жила в нашем городе

В стихах поэтов часто заключена какая-то тайна. То мы видим инициалы чьего-то имени в начале произведения, то таинственное «Тебе», а иногда поэт обходится без заголовков, просто обращаясь в стихотворении к кому-то, нам неизвестному и загадочному. Есть такие стихи и у Щипачёва.
Русый ветер, какой ты
счастливый!
Эх ты, ветрена голова!
У тебя для березки, для ивы
Одинаковы нежны слова.
Русый ветер, какой ты счастливый!
А вот я, словно кто приковал,
Об одной, о далекой, красивой,
Столько лет тосковал!

Стихотворение датировано 1926 годом (а первый сборник вышел у него в Крыму в 1923 году. Поэту тог¬да не было и 25 лет. А в 27 лет он пишет «о далёкой, красивой»).

Тайна открылась в 1963 году. Ну, давайте начнём вот с этого. Зал клуба «40 лет октября». Встреча с поэтом-земляком закончилась. Все приобретают книги Щипачёва, стоят к нему в очередь за автографом. Он приветлив, внимателен. Не просто пишет пожелания, спрашивает, кому подписать книгу. Вот подошла к нему уже пожилая женщина, простое, открытое лицо, добрый взгляд, светлая улыбка
- Напишите Ирине Николаевне, можно просто Лине Савёлковой, - говорит она.
Степан Петрович поднимает глаза.
-Лине?!
Она улыбается.
Конечно, Лина, сейчас уже бабушка Лина. Это она-далёкая, красивая, та, о которой тосковал... Столько лет тосковал! Он любил её, и дело шло к сватовству, но не дошло. Отец Лины - зажиточный крестьянин, узнав о симпатии дочери, заявил: «Да у них верёвок не хватит, чтобы все твои юбки развесить...» Воля родителя - закон. Ирина и Степан расстались. А время было неспокойное. Война, ре-волюция. Как большинство молодых людей, Степан был мобилизован в армию. Служил у белых, потом перебежал в Чапаевскую дивизию. Мелькают новые места, люди, лица. Вот он уже учится в Оренбурге, затем в Москве в высшей военно-педагогической школе, по окончании преподаёт историю в военных училищах Крыма. И всё это время помнит её.

Весь текст - в файле

Елена Флягина.

Казалось, было холодно цветам, и от росы они слегка поблёкли. Зарю, что шла по травам и кустам, обшарили немецкие бинокли. Цветок, в росинках весь, к цветку приник, и пограничник протянул к ним руки. А немцы, кончив кофе пить, в тот миг влезали в танки, закрывали люки. Такою все дышало тишиной, что вся земля еще спала, казалось. Кто знал, что между миром и войной всего каких-то пять минут осталось! Я о другом не пел бы ни о чем, а славил бы всю жизнь свою дорогу, когда б армейским скромным трубачом я эти пять минут трубил тревогу.

Березка

Её к земле сгибает ливень Почти нагую, а она Рванётся, глянет молчаливо,- И дождь уймётся у окна. И в непроглядный зимний вечер, В победу веря наперёд, Её буран берёт за плечи, За руки белые берёт. Но, тонкую, её ломая, Из силы выбьются... Она, Видать, характером прямая, Кому-то третьему верна.

В Калифорнии

Был рядом океан. Похрустывал песок. Порою звезды падали наискосок, куда-то в сторону Китая над океаном пролетая. И месяц в облачке, где три звезды блестели, лежал на спинке, как младенец в колыбели. Америка, я повидал твои секвойи. Они прямы душой, как те ребята, двое. Должно быть, грузчики. Я встретил их в тот вечер. Они стояли, белозубы, круглоплечи. Мы сигареты разминали по привычке и от одной прикуривали спички. А кто-то сумрачный шаги замедлил рядом. Я понял - он хотел сказать мне взглядом: «Припасены для вас иные сигареты. Лишь чиркнуть спичку - к черту полпланеты». Ну что ж, не раз бывали и такие встречи. Подонков мало ли. Он не испортил вечор. Был рядом океан, и эти парни рядом смеялись, дружеским мне отвечали взглядом. Мы шли. Похрустывали галька и песок. Порою звезды падали наискосок. И месяц в облачко, где три звезды блестели, лежал на спинке, как младенец в колыбели.

* * *

В то далекое загляни-ка. Там зверей и птиц голоса. Земляникой да костяникой в Зауралье полны леса. Дружной стайкой идут ребята. Рдеют ягоды в туеске. Отпечатаны лунки пяток между соснами на песке. Семилетним да восьмилетним нет и дела еще до забот. Не бойчее других, не приметней, в этой стайке парнишка идет... В то далекое загляни-ка. Вьется тропка, лесная гать. Он с винтовкой в руках и с книгой - людям счастье идет искать. С добрым сердцем, открытым взглядом он идет и идет сквозь года. Рядом смерть проходила. И рядом пострашней проходила беда... Вспомнит это - и сердце стынет. Пусть невзгоды встречал не один, нелегко он пришел к вершине неподкупных своих седин.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Взглянув на часы

Будущее! Ты перед глазами моими. Зульфия Тот вечер даже для мечты далек. Но вижу через даты все и сроки: над книгою склонился паренек, не правнук, нет,- потомок мой далекий. Историю штудирует юнец, то, что в веках минувших отшумело. Тот шрифт для школьника, возможно, мелок, но в нем огонь таится и свинец. В нем отвердели шелестом сады, побед народных проступают клики и просочился алый цвет звезды, что в мир принес Семнадцатый великий. Поэтов вижу. Пусть не многих чтут, пусть, как сегодня, кто-то любит позу,- они кибернетическому мозгу слова бессмертных муз не отдадут. Язык обрел всечеловечный дар: будь это в речи будничной, в хорале, в него, как пчелы со цветов нектар, народы лучшие слова собрали. В той дали дальней дорогие мне, как сквозь туман, мечта являет лица... Часы. Они привычны на стене. Как долго час на циферблате длится!

Впервые

Март при Советской власти шел впервые. Капель дробилась на ветру пыльцой. Входила в Кремль машина. Часовые еще не знали Ленина в лицо. У стен зубчатая лежала тень. В ботинках и обмотках часовые переминались у порот. Впервые в Кремль въехал Ленин. Был прекрасный день! Даль за бойницами была ясна. Он из машины вышел, кепку тронул. Шла по земле великая весна - и падали правительства и троны.

Степан Щипачев. Стихотворения. Россия - Родина моя. Библиотечка русской советской поэзии в 50-ти книжках. Москва: Художественная литература, 1967.

Высота

Какого мненья о себе прославленный Казбек? Высокомерен ли Эльбрус? Судить я не берусь. Когда они туманы пьют из звездного ковша, вдруг прозревая, жизнь свою читают не спеша. Холодной вечности сродни стоят, и суть проста: такими не были б они без горного хребта, когда бы их не поднял он под купол голубой, раздвинув смутный горизонт, не подпирая собой... . Понять ли самому хребту, как в смысл ни погружен, вершин (своих же) высоту, где воздух разрежён, где холоду искриться днем, где ночью спать звезде, что судят на земле о нем по этой высоте.

Советская поэзия. В 2-х томах. Библиотека всемирной литературы. Серия третья. Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм. Москва: Художественная литература, 1977.

Голос

Порой мне кажется: тихи в наш громкий век мои стихи. Но были б громче - вдвое, втрое - перекричишь ли грохот строек? Пускай иным не угодишь, во мне уверенность все та же: кричать не надо. Если даже ты с целым миром говоришь.

День

Отчеканенный моей страной, день, как звонкая монета, золот. Солнца лик - на стороне одной, на другой - сияют серп и молот. Я хочу, чтоб труд мой стоил золотого прожитого дня. Их ведь не без счету у меня: можно ли их тратить на пустое!

* * *

Жаль не то, что день опять вот прожит, Что опять закат разбрызгал краски, Жаль, что столько милых и хороших Вянет женщин без любви, без ласки. Многим трудно вспомнить день единый, День, что в сердце носят тайной датой. Скоро брызнут первые седины, Запропали женихи куда-то. Затерялись в жизни, запропали, Многие геройской смертью пали. Кто тех женщин тронет словом едким Или же осудит молчаливо, Что при них замужние соседки На мужей своих глядят ревниво?

Жил мальчик в деревне

Жил мальчик в деревне, в лесном краю, и знал только лес да деревню свою, да зауральского неба синь, да гору немного повыше осин. Белела гора над чащей лесной своей известковою белизной. Любил паренек взбираться на гору, подолгу оттуда дивиться простору. Простой паренек темно-русый, должно быть, тогда и влюбился ты в мир, где есть высота Эльбруса, упорство труда и полет мечты.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

* * *

За селом синел далекий лес. Рожь качалась, колос созревал. Молодой буденновский боец у межи девчонку целовал. Был у парня залихватский чуб, на губе мальчишеский пушок. Звал горнист. Но парню хорошо, и девчонке этот парень люб. Целовал он в жизни первый раз. В поле - синь да рожь со всех сторон. Он ушел... И полем через час поскакал в атаку эскадрон. Полушалок от росы промок. У девчонки в горле слез комок. Парень пулей срезан наповал. Рожь качалась, колос созревал... Шли года. Подумай над строкой, незнакомый друг мой дорогой. Может быть, тебе семнадцать лет и в стране тебя счастливей нет. Светят звезды, город сном повит, ты влюблен, ты обо всем забыл, а быть может, счастлив ты в любви потому, что он недолюбил.

* * *

Застольное слово

Кто там скатерть залил вином? Что ж, на то и вино, чтоб литься. За дубовым круглым столом пусть веселье за полночь длится. Пью за дерево, что росло сотни лет в зеленой дубраве! Пью, столяр, за твое ремесло! Разве я гордиться не вправе тем, кто этот дубовый стол золотыми руками сделал? Кто в вине понимает толк, будем пить за труд виноделов; он не легче другого труда. Винодел не зря озабочен, чтобы крепло вино года в тьме кромешной тяжелых бочек. Кто трезвее, и те не соврут - мы, конечно, еще не пьяны. Стеклодувы, ваш тонкий труд разве может быть не упомянут! Под стаканами скатерть бела, от нее холодок под руками. Эту скатерть ткачиха ткала, сорока управляя станками. Чтобы белый хлеб и ржаной свежий горкой лежал на блюде, в грязь весеннюю, в летний зной пот с лица вытирали люди. Мы и сами, сказать могу, из того же сделаны теста,- и бездельнику в нашем кругу за столом не найдется места!

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Зрение

1 Известно не только якутам, откуда зима идет. В метели, в бураны укутан Памир у звездных ворот. На дальней какой-то планете, где вряд ли гадают о нас, и там по-земному ветер снежком обдувает наст. 2 Немыслимым было когда-то увидеть незримого лик. Ничтожней ничтожного атом и, как мирозданье, велик. Все зорче становится зренье. Когда-нибудь лягут следы от капли на ветке сирени до самой туманной звезды.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Изба

Александру Яшину Изба как изба - над крышей труба. Приметою древнего быта глядит тупорыло корыто. Тяжелые чугуны от сажи и дыма черны. И, недосыпая ночи, их надо ухватом ворочать. Расписаны ставни, бревенчаты стены. Невзрачен над крышею крестик антенны. Но в тесной избе с голубого экрана шумят океаны, волнуются страны, мелькают знамена, горнисты трубят... Изба и такою узнала себя. Ей старое спится, ей новое снится. Стоит телевизор под самой божницей.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

* * *

Как хочешь это назови. Друг другу стали мы дороже, Заботливей, нежней в любви, Но почему я так тревожен? Стал придавать значенье снам, Порой задумаюсь, мрачнея... Уж, видно, чем любовь сильнее, Тем за неё страшнее нам.

Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва, изд-во "Высшая школа", 1969.

Ключ

Где к скалам жмутся тени, как овцы от жары, он вырвался, весь в пене, из каменной горы. Бежит - дитя природы - студеный ключ в сады, в поля и огороды, и сладок звук воды. Спроси туркмена: так ли? Чтоб знал удачу труд, глубокий ключ до капли в колхозах разберут. Ячмень, поспевший к сроку, колышется, усат, и тень через дорогу кладет широкий сад. Земля жаре не рада, суха и горяча, но в гроздьях винограда есть холодок ключа. Ничто не помешает, дорога далека: он путь свой продолжает в прожилках стебелька.

Ладонь

Ладонь большая мужская. Ее - отчетливы и грубы - линии пересекают, дороги твоей судьбы. Она - от кирки и лопаты грубела, на женской груди робела. Ладонь - это жизни слепок, годов пролетевших следы. К воде наклонись,- вместе с небом в нее зачерпнешь воды. Она широка, пятипала. Плывешь - рассекает реку. В армейском строю прикипала под знаменем красным к древку. Она - чтобы гладить ребенка с любовью, тревогой отца... И чтобы пощечиной звонкой обжечь подлеца. Округлое, как планета, покоится яблоко в ней. Пускай же ладони этой не будет на свете честней!

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Лесом хочу надышаться

Лесом хочу надышаться, вьюгами надышаться, жизнь не напрасно прожить, правды во всем держаться, правдой одной дорожить. Солнце - оно надо мною, звезды - они надо мною. Я и у них на виду. В жизни не стороною - главной дорогой иду. Может, я сердцем мягок, может, я словом мягок, может, нет громкой строки,- только под красным стягом я не сбивался с ноги.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

* * *

Лил дождь осенний. Сад грустил о лете. За мной вода заравнивала след. Мне подсказала дата в партбилете: тогда мне было девятнадцать лет. На город шел Колчак; у мыловарни чернел окоп; в грязи была сирень, а я сиял: я стал партийным парнем в осенний тот благословенный день.

* * *

Любовь пронёс я через все разлуки И счастлив тем, что от тебя вдали Её не расхватали воровски чужие руки, Чужие губы по ветру не разнесли.

* * *

Любовью дорожить умейте, С годами дорожить вдвойне. Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне. Все будет: слякоть и пороша. Ведь вместе надо жизнь прожить. Любовь с хорошей песней схожа, а песню не легко сложить.

Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва: Детская литература, 1968.

Метеорит

Метеорит, метеорит. Откуда он родом - не говорит. Лежит перед нами железисто-гладкий, неведомый гость из туманных галактик осколок погибшей какой-то планеты, какой - мирозданье забыло приметы. На черный кусок я гляжу молчаливо. Неужто от взрыва, неужто от взрыва?.. Гляжу, и про многое метеорит на темном своем языке говорит.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

* * *

Мне кажется порой, что я вот так и буду жить и жить на свете! Как тронет смерть, когда кругом - друзья, когда трава, и облака, и ветер - все до пылинки - это жизнь моя?

Могила матери

Ни креста, ни камня даже на могиле этой нет, и никто мне не укажет никаких ее примет. Бугорок, с другими смежный, был на ней, но в долгий срок много вод умчались вешних - и сровнялся бугорок. Только гнет травинки ветер, только... сжало грудь тоской: словно не было на свете русской женщины такой; словно в муках не рожала шестерых детей она, не косила и не жала, сыновей не провожала, не тужила у окна. Мне совсем бы стало горько, если б край, что нет родней, каждой тропкой, каждой горкой память не будил о ней. На озерках, на елани, за логами у леска, кто не видел с самой рани темного ее платка! С ребятишками по-вдовьи в поле маялась она - Щипачева Парасковья,- на полоске дотемна ставила, не зная лени, за суслонами суслон... Взять упасть бы на колени, той земле отдать поклон. Пусть к заброшенной могиле затерялся в мире след,- знаю, мать похоронили в той земле, что легче нет, в той земле, в родной державе, где звучит мой скромный стих, где теперь высок и славен труд ушедших и живых. И когда свистят метели, снова думаю одно: и над ней они летели, и в мое стучат окно.

Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва: Детская литература, 1968.

Молодые

Горько! Горько!- им кричат кругом, И некуда от возгласов деваться: Таков обычай - надо целоваться При всех за шумным свадебным столом. Еще смущаются молодожены, Но мы, хмелея, на своем стоим: Торжественно роднею окруженным, Совета да любви желаем им. Любовь, любовь... Вот если побывать бы, Хотя бы старым и совсем седым, На их серебряной, далекой свадьбе, Чтоб так же «горько! горько!» крикнуть им. И если за стаканами вина, Когда заставим их поцеловаться, Они вот так же, хоть на миг, смутятся, Поверю в их любовь - крепка она.

Вечер поэзии. Репертуарный сборник. Москва: Искусство, 1964.

* * *

Мы строим коммунизм. Что в мире краше, чем этот труд! Где доблести предел? Предела нет! А кто сказал, что наша любовь должна быть мельче наших дел? Я, может, сам такой любви не стою, но, принимая бури и ветра, живет, сияет чистой красотою любовь - высоким помыслам сестра.

На парткоме

Еще и на парткоме так сидеть случается, друзья: заметишь дома, сняв пиджак, что ты прокурен до белья. На улице весна давно, дождем обрызгана трава, а тут еще зима в правах. Но секретарь рванул окно - и ветки бросились к рукам, к его горячему лицу. Гул самолетов, детский гам; землей пахнуло, как в лесу. Земля от яблони бела, и годы впереди ясны. Решать партийные дела нельзя, не чувствуя весны.

* * *

Начало пятого, но мне не спится. Мутнеет вьюга, ночь летит в рассвет. Земля, как заведенная, верти тся... Пройдет и пять, и десять тысяч лет, и дальний век (мы и о нем мечтали) вот так же станет вьюгами трубить. В той, даже мыслям недоступной, дали хотел бы я хотя б снежинкой быть, чтоб, над землею с ветром пролетая, на жизнь тогдашнюю хоть раз взглянуть, в морозный день над тополем порхнуть и у ребенка на щеке растаять.

* * *

Не громок, не бросок мой стих, но я не желаю иного. От влюбчивых строчек моих душой молодею снова. Со мной и деревьев шум, и звезды, и ливни, и травы. Я воздухом этим дышу, конечно, еще по праву. Пускай все короче мой путь, но сколько бы жить ни осталось, рассудочной очень не будь и ты, умудренная старость.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Незнакомая

Субботний день - уже темно в работе отсверкал, и ты сидишь в фойе кино на сквозняке зеркал. С раскрытой книгою, одна, хоть парочки кругом. На шее родинка видна под легким завитком. И бровь надломлена, строга, когда ты смотришь вниз. В привычных ссадинках рука касается страниц. Пожалуй, пальцы погрубей, чем у иных. Чуть-чуть. И я хоть что-то о тебе по ним узнать хочу. Субботний день - уже темно - в работе отсверкал, и ты сидишь в фойе кино на сквозняке зеркал.

Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва: Детская литература, 1968.

* * *

Никто не минует тленья. Всех вытопчет смерть, как цветы и траву. Да здравствуют поколенья, с которыми я на земле живу! Едва ли, едва ли какому народу другой земли на плечи история взвалит такое, что мы на плечах несли. Да нам и сегодня рано, отбросив заботы, шагать налегке, когда от строительных кранов идет напряженье по каждой строке.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Обращение к времени

Ах, время, помедли, помедли! Я знаю, куда я влеком, а ты вокруг солнца петли кладешь и кладешь венком. Не счесть на земле рассветов, закатов, что будут на ней... Ах, время! Дай мудрых советов и неторопливых дней!

Овес

От ночной росы, от холодных звезд в холодцом поту проснулся овес. Прозрачные утренние небеса коснулись шершавых бровей овса. Ему с кукурузой дружить и к пшенице белокурым чубом клониться. Пускай он ростом с ними не вровень, он налит силой, он дышит здоровьем. Он ходит под ветром, взъерошен, белес - с глазами детскими Геркулес. Недаром к нему, чтоб задор не погас, тянется лошадка моя Пегас.

Осень

Кончен с августом расчет, и дожди не ждут указок. Серая вода течет струйками с зеленых касок. От дождя звенит в ушах. И хотя не замечаем, осень с нами в блиндажах греется горячим чаем. Под ветвями мокнут танки на исходном рубеже, и вода в консервной банке плещется на блиндаже.

Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва: Детская литература, 1968.

Павшим

Весь под ногами шар земной. Живу. Дышу. Пою. Но в памяти всегда со мной погибшие в бою. Пусть всех имен не назову, нет кровнее родни. Не потому ли я живу, что умерли они? Была б кощунственной моя тоскливая строка о том, что вот старею я, что, может, смерть близка. Я мог давно не жить уже: в бою, под свист и вой, мог пасть в соленом Сиваше иль где-то под Уфой. Но там упал ровесник мой. Когда б не он, как знать, вернулся ли бы я домой обнять старуху мать. Кулацкий выстрел, ослепив, жизнь погасил бы враз, но был не я убит в степи, где обелиск сейчас. На подвиг вновь звала страна. Солдатский путь далек. Изрыли бомбы дочерна обочины дорог. Я сам воочью смерть видал. Шел от воронок дым; горячим запахом металл запомнился живым. Но все ж у многих на войне был тяжелее путь, и Черняховскому - не мне - пробил осколок грудь. Не я - в крови, полуживой, растерзан и раздет,- молчал на пытках Кошевой в свои шестнадцать лет. Пусть всех имен не назову, нет кровнее родни. Не потому ли я живу, что умерли они? Чем им обязан - знаю я. И пусть не только стих, достойна будет жизнь моя солдатской смерти их.

Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва: Детская литература, 1968.

По дороге в совхоз

Сады притихли. Туча идет, темна, светла. Двух путников дорога далёко увела. Проходит мимо яблонь, смородины густой с попутчицей случайной учитель молодой. Не зная, кто такая, он полпути молчал и тросточкой кленовой по яблоням стучал. Потом разговорились. Но, подступив стеной, дождь зашумел по листьям и хлынул проливной. Они под клен свернули; его листва густа, но падает сквозь листья тяжелая вода. Накрылись с головою Они одним плащом, и девушка прижалась к его груди плечом... Идет в район машина. Водителю смешно: стоят, накрывшись, двое, а дождь прошел давно.

Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва: Детская литература, 1968.

После дуэли

Не знаю, как опишу тот вечер, тот страшный июльский вечер?.. Ревела гроза у горы Машук, и ливень был молниями просвечен. Фуражка Лермонтова на траве лежала, наполненная водою... Сутулясь, гора уж не первый век стоит, омраченная той бедою.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Потомкам

Вас нет еще: вы - воздух, глина, свет; о вас, далеких, лишь гадать могли мы,- но перед вами нам держать ответ. Потомки, вы от нас неотделимы. Был труден бой. Казались нам не раз незащищенными столетий дали. Когда враги гранатой били в нас, то и до вас осколки долетали.

Поэты

Я хотел бы ходить по дорогам времен, как по нашей стране из района в район. Я хотел бы ходить и в дожди и в снег, как из города в город - из века в век. Петербургская стынь, петербургская стынь. Над замерзшей Невою горбаты мосты. Пушкин полднем белесым на санках - туда, где поземка метет и вокруг ни следа. К Черной речке вплотную придвинулся лес. Я б не выдержал, кинулся наперерез. Я кричал бы, повиснув на морде коня: «Ради бога, послушайте, Пушкин, меня! Поверните назад, поверните назад! Распахните в века голубые глаза! Честь поэта? Она перед нами чиста, словно утренняя звезда». Петербург. Над замерзшей Невою мосты. Я простился бы с ним в ту январскую стынь. Я пошел и туда бы с котомкой - пешком, где латынь разговорным была языком. Я бы в Риме по пыльным ходил площадям, чтоб с беспечным Овидием встретиться там. Я сказал бы ему: «Сторонитесь двора! Не к добру парусами играют ветра. Император жесток. На чужбине суровой вы окончите жизнь под неласковым кровом». Я покинул бы скоро истории дали, не успев износить даже пары сандалий. Я вернулся бы снова в двадцатый наш век, где капель, где последний рыхлеющий снег. Чтобы где-то в апрельскую синюю мглу за подснежники мелочь платить на углу. Если б как-то узнать в те минуты я мог, что вот-вот Маяковский нажмет на курок, я б ворвался к нему телефонным звонком, хоть с поэтом я лично и не был знаком. Я и в завтрашний век заглянуть бы хотел, оторвавшись на срок от сегодняшних дел. Там я так бы заканчивал каждую речь: «Уж хоть вы-то учитесь поэтов беречь!»

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

* * *

Природа! Человек - твое творенье, и этой чести у тебя не отберут, но на ноги поставил с четверенек и человеком предка сделал труд. Труд... Есть ли что упорней и крылатей! Покорны людям горы, ярость рек. Кто в наш рабочий век с трудом в разладе, тот и сейчас для нас не человек.

Прощание с зимой

Деревья в снегу, и в снегу дома. Недели идут за неделями. Мне грустно прощаться с тобою, зима: с морозами и метелями. Стояла, до ряби в глазах бела, явив красоту свою пышную, и в той красоте не один замела след жизни, как тропку лыжную. Выть может, и я навсегда с такой прощаюсь под звездами белыми. Я снег твой до хруста сжимаю рукой, не знаю, зачем это делаю.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

* * *

Пускай умру, пускай летят года, пускай я прахом стану навсегда. Полями девушка пойдет босая. Я встрепенусь, превозмогая тлен, горячей пылью ног ее касаясь, ромашкою пропахших до колен.

Ровеснику

Гремела война, кровавя свой след, размалывая нации, расы. Революция... а тебе восемнадцать лет! Как здорово это, как это прекрасно! Все двигалось, пело. Флаги кругом. На лицах как будто и не было хмури. История дула еще ветерком, еще ветерком, а не бурей. Все было еще в наброске, вчерне. Дворцы не дрожали еще от прикладов. Но ты разобрался - на чьей стороне в ряды становиться надо. Не прятался после от пуль юнкеров, что в Зимнем по лестницам пятились в страхе. Той ночью октябрьской дымом костров шинель и обмотки твои пропахли. Угадываю по твоей седине - ты многое видел... Знаю, знаю: ты юность далекую вспоминаешь с само й историей наедине. Есть мира огромность и дел огромность. И каждому юноше в нашей стране желаю, чтоб к старости было что вспомнить. Вот так же - с Историей наедине.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

Свет звезды

Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва: Детская литература, 1968.

* * *

Своей любви перебирая даты, я не могу представить одного, что ты чужою мне была когда-то и о тебе не знал я ничего. Какие бы ни миновали сроки и сколько б я ни исходил земли, мне вновь и вновь благословлять дороги, что нас с тобою к встрече привели.

Степан Щипачев. Избранные произведения в 2-х т. Москва: Художественная литература, 1970.

* * *

Себя не видят синие просторы, И, в вечном холоде светлы, чисты, Себя не видят снеговые горы, Цветок своей не видит красоты. И сладко знать, идешь ли ты лесами, Спускаешься ли горною тропой: Твоими ненасытными глазами Природа восхищается собой.

Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Седина

Рукою волосы поправлю, иду, как прежде, молодой, но девушки, которым нравлюсь, меня давно зовут "седой". Да и друзья, что помоложе, признаться, надоели мне: иной руки пожать не может, чтоб не сказать о седине. Ну что ж, мы были в жарком деле. Пройдут года - заговорят, как мы под тридцать лет седели и не старели в шестьдесят.

Мало кто сегодня помнит имя поэта Степана Петровича Щипачева. Однако для поколения советских граждан 40-50-х годов он был так же известен, как А. Твардовский или К. Симонов. Его стихи читали, учили наизусть, переписывали в тетрадки. О жизни и творчестве почти забытого поэта будет этот рассказ.

Биография

Родился Степан Щипачев в 1899 году в семье бедного крестьянина из деревни Щипачи Екатеринбургской губернии. Он был младшим ребенком в семье. Когда умер его отец, Степану едва исполнилось четыре года. Вместе с бабушкой он ходил по соседским дворам собирать милостыню. Став постарше, пошел работать: нанимался батраком на служил на приисках и в лавке скобяных изделий.

В 1917 году Щипачев вступил в ряды Красной Армии. В 1921 г. окончил военную школу, после чего некоторое время преподавал военным обществознание. Параллельно он увлекся литературной работой, служил редактором журнала «Красноармеец», писал стихи, к чему с юных лет имел большую склонность.

В начале 1930-х годов Степан Щипачев получил литературное образование. И с тех пор занимался исключительно литературной деятельностью.

Путь в литературу

Степан Щипачев, биография которого была нетипичной для поэтов и писателей начала XX века, позже признавался, что полюбил стихи еще в детские годы, когда посещал церковноприходскую школу. Он рассказывал, как однажды учитель прочел на уроке стихотворение М. Ю. Лермонтова «Бородино». Это произведение так взволновало душу ребенка, что он несколько дней был под впечатлением. Тогда Степан и решил, что будет писать стихи.

В последующие годы он много работал над стихосложением, оттачивал свой стиль, искал собственные рифмы. В 1923 году Степан Щипачев опубликовал свой дебютный сборник стихов, который назывался «По курганам веков». Маленькая книжка всего в 15 страниц с ранними, еще неумелыми стихами стала для автора первым шагом на пути в большую литературу.

Книги

После окончания института Степан Щипачев в своем творчестве стал тяготеть к лирическим темам. В этот период написаны книги «Лирика» и «Под небом Родины моей».

В годы ВОВ Щипачев вновь надел военную форму. Он принимал участие в операции по освобождению западных районов Украины, позднее был задействован в создании фронтовых газет и листовок. В этот период его стихи приобрели яркие патриотические интонации и одновременно интимно-лирические. Два главных сборника этого времени - «Фронтовые стихи» (1942) и «Строки любви» (1945).

«Строки любви»

Степан Щипачев, стихи которого принято относить к разделу гражданской поэзии, был тем не менее мастером и в области любовной лирики. Его сборник со скромным названием «Строки любви» появился в продаже в мае 1945 года. 45 стихотворений о чувстве, понятном и знакомом каждому, моментально прославили автора. Его строками признавались в любви парни и девушки 50-х годов, настолько они были просты и искренни.

Работу над этим сборником Щипачев Степан Петрович продолжал всю жизнь, в результате чего книга увеличилась почти в четыре раза. В последнем издании в состав сборника входило уже 175 стихотворений.

В советской литературе культивировался особый тип героя, трудолюбивого, умелого, патриотичного. Благодаря стихам Щипачева этот герой стал более живым и человечным. Стало понятно, что и советский гражданин умеет чувствовать, может влюбляться, радоваться и печалиться, надеяться и искать свое счастье.

(1980-01-01 ) (80 лет) Место смерти: Гражданство:

СССР СССР

Род деятельности: Жанр: Язык произведений: Дебют:

книга стихов «По курганам веков»

Премии: Награды:

Степа́н Петро́вич Щипачёв (26 декабря 1898 (7 января ), д. Щипачи - 1 января , Москва) - советский поэт , лауреат двух Сталинских премий ( , ). Член РКП(б) с 1919 года .

Биография

Степан Щипачёв родился в деревне Щипачи (ныне Богдановичского городского округа Свердловской области) в семье крестьянина. В 1913-1917 годах работал приказчиком скобяной лавки. В 1919-1921 годах служил в РККА . В 1922-1931 годах был преподавателем в военных учебных заведениях, редактором журнала «Красноармеец» (1929-1931). Один из основателей ЛОКАФ в 1930. В 1931-1934 годах был слушателем , окончил литературное отделение Института. В 1937-1941 годах поэт снова на редакционной работе.

Литературной деятельностью занимался с 1919 года . Опубликовал свыше 20 сборников своих произведений. Много стихов опубликовано в периодической печати. Писал стихи о любви, о природе, однако наиболее известен гражданской лирикой.

В юности он приноравливался к поэтике «Кузницы » с её космическим гиперболизмом, более поздняя его лирика отличается скорее уходом от громогласной декламации и пустой патетики. И хотя тематически его поэзия не выходит за рамки обычного воспевания коммунизма, отечества и счастливого будущего, вся эта программа связывается в ней с мотивами природы и любви, позднее - также старения. Особенно в поздние сталинские времена Щипачёв выделялся на общем фоне благодаря этим первоначальным лирическим элементам в своей поэзии. Большей частью его стихи ограничены развитием одной какой-нибудь простой мысли, его сентенции звучат несколько банально. Короткие стихи Щипачёва снискали большее признание, чем его поэмы: благодаря их лаконичности меньше ощущается недостаточная музыкальность поэта и скупой запас слов .

Семья

Сочинения

Сборники стихов

«По курганам веков», 1923
«Одна шестая», 1931
«Фронтовые стихи», 1942
«Строки любви », 1945
«Славен труд», 1947
Сборник «Стихотворения», 1948
«Ладонь», 1964
«Товарищам по жизни», 1972
«Синева России», 1976
«У горизонта», 1982

Поэмы

«Домик в Шушенском», 1944 (о В. И. Ленине)
, 1950
«12 месяцев вокруг Солнца», 1969

Повесть

«Берёзовый сок», 1956

Награды и премии

Сталинская премия второй степени (1949) - за сборник стихотворений (1948)
Сталинская премия первой степени (1951) - за поэму «Павлик Морозов» (1950)
орден Трудового Красного Знамени (26.01.1959)
3 ордена Красной Звезды (24.07.1942; ...; 23.09.1945)
медали

Стихотворение

Одно из самых известных его стихотворных произведений - «Пионерский галстук».

Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного.
А под этим знаменем
В бой идут бойцы,
За отчизну бьются
Братья и отцы.
Как повяжешь галстук,
Ты - светлей лицом…
На скольких ребятах
Он пробит свинцом!..
Пионерский галстук -
Нет его родней!
Он от юной крови
Стал ещё красней.
Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного.

Напишите отзыв о статье "Щипачёв, Степан Петрович"

Примечания

Ссылки

в «Журнальном зале »

Отрывок, характеризующий Щипачёв, Степан Петрович

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.

Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.